| |
Предисловие автора к сборнику: Иван Кашкин.
Стихи. "Захаров", М., 2007.
Вы просите заполнять анкету. Анкет и
без того заполнять приходится слишком много. Если не изменит память, если хватит
терпения, постараюсь лучше собрать в эту тетрадь закрепления тех минут, которые
Вас, как психолога, интересуют. К сожалению, или, может быть, к счастью, этих
дорогих мне минут выпало на мою долю немного. Суток не растянешь, а они
заполняются так быстро: нужно просыпаться, ежедневно, каждую минуту, схватывая и
перерабатывая как-то стремительный и бурный поток, быть частицей которого мое
счастье и честь; - нужно и еще чему-то и как-то учиться, из всей Москвы, из
всего мира, создавая себе университет, взамен того схоластического, который не
удержал меня в осень 1918 года от странного, но незабываемого звания
добровольца-чернорабочего 5-го отделения полевого тяжелого артиллерийского
дивизиона батареи “Слово” Тяжелой Артиллерии особого назначения (только
простотой красной звездочки искупалось это 48-ми дюймовое название моей части,
калибром и внушительностью далеко превосходившее наши пестрые чудища,
трогательные в своей нелепости старенькие 155-ти миллиметровые пушки образца
чуть ли не 1877 или вообще тех давно забытых лет); - нужно было и служить три
года в этой и других частях под той же невыцветающей звездочкой, - впрочем, это
период для этой тетради доисторический; нужно было наведываться на побывку в
места, где впервые проснулся; нужно было побывать последовательно (и
непоследовательно логически) - чернорабочим, телефонистом, писцом, переводчиком
воинской части и переводчиком просто, статистиком по городской переписи и
тутором юных дегенератов; производить дела и непроизводительно тратить время;
организовывать ветеринарную часть и “первый в мире” Литературный Институт; быть
в оном исправным студентом и неисправным администратором, и наоборот, помощником
секретаря, Ученым Секретарем; экс-секретарем и секретарем просто, преподавать
экономическую географию, чувствуя, что преподаешь ее действительно “экономно” и
удостаиваться сожалений по уходе; работать на выборных должностях и в перерывах
заседаний читать Ницше и Штирнера; учиться английской философии и
делопроизводству; играть и с листа на чужом языке и невольно на чужих душах;
быть рефери шахматных и литературных турниров и референтом турниров мировых;
заслушиваться Метнером и рокотом идущих толп; грызть Платона и доискиваться
материального фактора, определяющего эволюцию орудий производства, не
удовлетворяясь Портеровским - “классическим” - “изобретеньем” и не менее
метафорической “необходимостью”; - выходить из дому в 9 и возвращаться за
полночь; создавать видимость личной жизни, разрушая самое жизнь, более чуткую,
более напряженно-настороженную, более строгую в период 1918-20 гг., похожую на
ту монашенку-Москву 19-го года, которой не забудешь; - и увлекаться, увлекаться
ежеминутно, ежесекундно: Достоевским и А. Франсом, случайно перехваченным в
Малом зале взглядом незнакомых, но родных глаз, мелькнувших и не скрещивавшихся
с моими более, и Субботником в Александровском депо, и чем, чем еще только, - и
все это в неполные три года. Как найти в этой каше минутки оформления и
творчества художественного, когда “Возмездие”- то удалось лишь перелистать, то
“Возмездие”, в унисон с которым - на предисловии сейчас поймал себя - зазвучали
отголоски моих “лет метаний”; - мне мстит за это куча обрывков с неразборчивой
скорописью и иероглифами и уже вовсе неудобочитаемый пепел, сожженных во
избежание соблазна и досады, проектов и начал. Вас избавляет это вместе с моей
куриной памятью от ненужного приращения и пухлости этой тетради.
Я вовсе не хотел предисловий к этим материалам для... не знаю чего (да знаете ли
сейчас об этом и Вы сами?) - но нужно было объяснить “мою” форму анкеты, а,
начав, кончить трудно.
Опуская все внешние и свои отклики на него, сознательно ограничиваюсь чистой
лирикой.
Я отвечаю на общий вопрос Вашей анкеты предметным отчетом о тех мгновениях, что
представляются мне отчалами, когда с запечатанным пакетом отваливаешь по
неизвестному назначению.
“Челн скользит с песков мечты кормой
подмытый волной зеленой и упругой.”
(В. Иванов).
Прошли три года “как мечтанье”, многое ушло, кое-что открылось. Нет сожаления
об упущенном, есть чувство, что жизнь начинается завтра. Так понятно побуждение
Пушкина подсказать тебе:
Где наша роза, друзья мои?
Увяла роза, дитя зари.
Не говори: так вянет младость!
Не говори: Вот жизни радость!
Цветку скажи: Прости, жалею!
И на лилею нам укажи.
- Дымные лилии, увижу ли вас? Если и нет - выращу сам.
Впервые пробуждался, впервые отчаливал летом то ли 18, то ли 19 года, -
сейчас не припоминаю. О возможности стиха говорило мне до того - прочитанное,
ухо и собственные двукратные попытки переводить: раз Виньи, раз Гюго, да пара
эпиграмм:
Мы пьяны все, что за беда:
Весны два раза не бывает,
Не будет больше и вина,
Что нас сегодня опьяняет -
Кто с нами вместе, пусть ломает
Все рамки ложного стыда.
(2. III. 1917)
А в то лето, в Буграх, на песке у Протвы, в те странные дни, когда от солнца, от
песчинок, от чащи Телятников, от струек чуть-было не поглотившей меня воды,
нагнеталось чувство полноты, переполненности, необходимости петь, кричать,
творить - и эти солнечные часы, казавшиеся тысячелетиями, и мгновения, бывшие
бесконечностью, - впервые осозналось, нет, не осозналось, а выплыла неизбежная
необходимость объективировать полноту в определенных звуко-смыслах. Иначе нельзя
было - задохнешься или закарежишься в эпилептическом припадке, - вот что если не
сознавалось, то инстинктивно предчувствовалось. И все пролетавшее в сознании
мгновенно и бессознательно обращалось стихом - и нельзя было иначе. Того, что
мелькало тогда, - не помню, но в минуты отрезвленья отдавал себе отчет, даже
записывал, о том, как:
Мгновеньями душа напряжена
И уловить стремится бег летучий
Певучих мыслей слить в звена
И заключить их в ритм созвучий.
- Намечал и отвлеченности, претенциозно утверждая:
Ловить сокрытые в природе ритмы -
Не в том ли цель служителей Харит?
Мы знаем многое и нам дарит
Природа дивных много восприятий, -
Но претворить их может лишь создатель
Лишь в ухе чутком хор их слит
В узор ритмических объятий -
И линий ритм в них узрит лишь ваятель.
Оставалось немного недель передышки. Самосохранение замыкало приближавшуюся
грань и отрывало от всего не-бугриного.
Косьба, купанье, акт Шекспира
В час скромный наш - роскошный пир
В два под шуршание аира
Звучит Платона вечный “Пир”, -
И потрясен будь старый мир -
У нас, в Буграх, здесь царство мира.
В те же недели как-то особенно остро ощущалась напряженная жуть Достоевщины,
перелитой в жизнь. Скольжение, игра с огнем, а ночью раздумье и предвкушение
нового дневного боя. Толчок оформлению был уже дан, и ночные раздумья тоже
становились неотвязным стиховым оборотнем. Назойливый вой ночного ветра
заставлял искать “слова” - заклинания тягучей бессонницы и кошмаров: -
Преодоления.
В начало...
|